Семейное древо как эволюционная модель искусства читать ~6 мин.

Все они взывают к единственному в своем роде образу,
к единственному в своем роде окну этого образа
Мартин Хайдеггер

Люблю появление ткани
Осип Мандельштам

В начале 20-х годов двадцатого века Казимир Малевич обратился к образности «полевых» феноменов, к поиску универсальной формы, способной объединить историю радикальной культуры, её отдельные фазы и личные высказывания художников в единое целое. Его принцип «дополнительного» элемента оказался достаточно актуальным и убедительным, позволяющим говорить о нем, как об универсальном коде, действующим не только в стилистических эволюционных художественных образованиях, но и внутри культуры этноса, рода, семьи.

Судьба последнего столетия существования нашего отечественного искусства при её ближайшем рассмотрении естественно подчиняется «супрематическим» условиям К. Малевича. Ее органической моделью может служить история художественной мысли, пронизанная творческой историей семьи, связанной родовыми скрепами как конструкцей, единым позвоночником. Прикоснемся к одной из них, к её конкретности, к её формальной незаметности и, в то же время, к её непреложной убедительности, к скромности и аскетизму, художественному аристократизму и внутренней уникальности. В его основаниях располагается мир естественных реалий, простых органических чувств, принадлежащий Федору Александровичу Панкину, несущего в себе все иерархии родовых и творческих взаимоотношений. Его художественное «здоровье», этическая и пластическая чистота его искусства формирует всю структуру художественных идеалов и визуальных смыслов «семейных» артефактов. Творческое мироощущение Ф. А. Панкина содержит в себе всю полноту семейной арт-реальности, её творческой целостности, её перспективу, её связи прошлого, настоящего и будущего и, если можно так выразиться, праязык семьи. Зрение Ф. А. Панкина погружено в природу, в её кристаллические сущности, раскрываясь в световых состояниях, определяющих связи между стихиями земли и воздуха. Его оптика пронизана вечным диалогом земли и неба, их несмолкаемой визуальной речью. Художник переживает реальность как вплотную приближенное к нему пространство, предлагая зрителю войти в него, приблизиться к столь знакомому нам деревенскому дощатому забору, дотронуться до, казалось бы, абсолютно неприметных скромных крыш домиков, ощутить живое цветение полевых растений. Каждая акварельная композиция Ф. А. Панкина, сохраняя непосредственное чувственное состояние, одновременно обретает универсальную структуру, драматургическую феноменальность внутреннего стержня, центрирующей оси. В работах 20-х гг. эта ось нанизывает все пластические элементы, поворачиваясь в горизонтальных и вертикальных координатах; она собирает художественные соединения в новую метрическую систему, сближая образность освобожденного цвета акварели, её легкости, прозрачности с аналитическими стратегиями кубизма.

Александр Панкин, сын Федора Александровича, продолжает гармонические поиски отца, переживая реальность как идеальную матрицу, основанную на традициях пифагорейства. В своей художественной экзистенции Александр Панкин обращен, с одной стороны, к феноменальности числа, с другой, к проблеме одухотворения материи. Число художника никогда не теряет своих вещественных основ, своих возможностей в образовании рядов, последовательностей и пределов, описывающих «супрематический контур» произведения; оно мерцает в конструкциях культуры, в её «примерах», выстраивая диалоги с Леонардо Да Винчи и К. Малевичем, временами уподобляя свои алгоритмы размышлениям землемера Йозефа К. из прозы Ф. Кафки. Визуальная философия А. Панкина обладает абсолютной метафизической ценностью, её технологии, построенные на визуальной рефлексии, открывает уникальные связи в математических множествах культуры, в формах её деконструкции, позволяя проникать во внутренние механизмы искусства, используя формулы и свойства «золотого сечения». Фактически, художник, поверяя алгебру гармонией, вводит в её измерения, в её дискурс понятие имени, каждый раз завершая числовой ряд процедурой именования. Именуя, Александр Панкин даёт своим образам не только облик, но и, как его отец, язык, речь, разрабатывая целую систему семиотических исследований, чувственно анализируя феноменальность культуры. Превращая понятийный аппарат в художественную оптику, художник создает особую магическую реальность, обладающую «числовым мостом», связывающим науку и искусство.

Утверждает технологические принципы этих связей брат Александра Панкина, Юрий, художник-конструктор, человек, рассматривающий культуру в традициях В. Татлина, способный реализовать самую фантастическую мысль Александра. Виртуозно владея знаниями механики и электроники, он естественно передвигается в пространствах русского авангарда, восстанавливая смысл греческого слова «технэ», содержащего в себе первосхемы искусства. Ремесло и образ никогда не разделялись в древних культурах, и Юрий Панкин реконструирует в своих работах эту традицию, возвращая «утраченное время» в естественность художественного процесса. Реализация скрытой динамической драматургии в статичных композициях К. Малевича, построение трехмерных инсталляций, фиксирующих пространственные открытия новейшего искусства, органично входят в художественную практику Юрия Федоровича Панкина. Обнажая внутреннее строение произведения, художник варьирует с помощью релейных систем паузы и непрерывности сигналов, приоткрывая тайны художественного инструментария, манифестируя трансформации и переходы от дискретных фаз визуальных объектов к их волновой феноменальности.

Образность поэтики «семьи Панкиных» проявляется в историческом процессе, она творится как совершающееся со-бытие, как созидающаяся почва-основа, на которой строится фундамент и вырастает здание особой художественной и человеческой целостности. Мир этой реальности существует в непрерывности в каждом элементе своего становления, как сопряжённость диалогов большой истории с историей семейной матрицы. Художники, ствол и ветви семейного древа, извлекают свои творческие дары из энергии своих собственных корней; они черпают их, как черпают воду из колодца. Заимствуя из источника, они одновременно возвращают приобретённое в его подземные воды, утаенное превращают в явное, включая себя, свою историю и время в совершающиеся художественные события.

Любое начало содержит в себе длительность и желаемую предсказуемость результата. В его внутренней драматургии всегда заложено будущее: в отце и деде, в Федоре Александровиче Панкине уже был, как подземное семя, сокрыт Митенька Панкин, с его глубочайшей чувствительностью и нежностью, с его органикой, с той предельной выразительностью, которая и составляет подлинное искусство. «Искусство во всей своей сущности, – говорит Мартин Хайдеггер, – всегда исток, исток создания и хранения». Митенька Панкин хранит созданное им в семейном завете, хранит бережно, расправляя лепестки этого цветка-хранения, трогательно прикасаясь к пыльце, оставленной бабочкой культуры, как орнамент на поверхности семейных традиций. Его прозрачные композиции позволяют просвечивать сквозь них высшим, данным нам сверхличным планам и схемам, свидетельствуя о прозрачности самой творческой личности художника. Тихий, просветленный мир Мити Панкина абсолютно симметричен последним идеям К. Малевича, его настойчивым желаниям «прорвать купол парашюта неба» и, вместе с тем, выявить сущность земных энергий, естественную простоту их форм и векторов. Это искусство, его инструментальность глубоко экологичны, его законы живут в ритмических чередованиях вдоха и выдоха, его структура напоминает графическую конструкцию кардиограммы сердца, бережно уравновешивая каждую деталь и каждые изменения нашего существования. Реалии культуры, природы и окружающей нас действительности находят в композициях Дмитрия Панкина полноту согласия, преобразуя хаос в космическое равновесие, открывая в частном универсальное и обретая, в конечном счете, естественность образа живого, неотделимость от живой подлинности организма. Обращенность к живому источнику, к первоосновам формирует свободную направленность вектора этого искусства как биполярную систему, свободно меняющую свои полюса.

Думая об этой уникальной семье, не могу не завершить свои размышления низким поклоном ещё одному человеку, который, находясь за пределами родовой оси, в реальности осеняет своей благодатью это вечно творческое древо. Обращаюсь к образу Наташи – удивительной Наташи Панкиной, с её сияющим благодарностью к нашему, не всегда устойчивому миру лицом, способной придать гармоническое завершение архитектуре этого семейного тотема, оставаясь навечно привитой к его стволу магией любви.

Виталий Пацюков