Микропоэма «Слава» читать ~5 мин.

Поэт и философ Тарас Ракин делает мифопоэтический эксперимент, совмещая в слове образ русской природы с моментом русской истории, до полного перехода одного в другое и конституирования в вечном настоящем. При этом происходит трансформация самого слова.

Предисловие к поэме японского критика Кавабари Нагаису

Материал подготовлен проектом
«Центр исследований русской культуры»

О микродраме Тараса Ракина «Слава»: техника рассказа о происходящем, но не существующем.

Я представлю в этой заметке не содержательную сторону стихотворения Тараса Ракина, а некоторые формальные аспекты этих стихов, которые мне, пользуясь знакомством с автором, легче разъяснить тут, чем многим другим. Разумеется, формальные аспекты тесно связаны с содержательными, они представляют собой своего рода комментарии к тому, как вообще можно говорить о том, о чем в этом стихотворении автор заговорил.

Разговор, происходящий между Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским, записан стихами, и только так мог быть записан. Объяснюсь. Дело в том, что на самом деле никакого разговора не происходит и ни того, ни другого князя здесь нет. Перед нами просто сельская местность: засеянное злаками поле, тинистая речка с песчаным руслом и поросшие кустами холмистые берега. Требуется поэтически превращенный слух, чтобы в журчании воды по подводным корягам и шуме ветра в траве и боярышнике услышать голоса разговаривающих князей. А вслед за слухом реорганизуется зрение, которое в том же самом, что и прежде, видит теперь ещё и тех, кого в противном случае увидеть было нельзя, то есть самих говорящих. Язык маленькой драматической поэмы как раз и приспособлен для того, чтобы рассказать о том, что происходит здесь помимо того, что здесь есть.

Этот язык местами можно было бы определить как семантически мотивированную заумь. Я имею в виду, что словечки, мелькающие в авторских ремарках к репликам персонажей, при первом прочтении или слушании могут показаться заумью, но на самом деле являются производными от довольно прозрачных славянских корней, таких как «гладя песь» – это просто «гладя песок», а «Солнца мерк меж колосьев» – это всего только померкание светила, садящегося за полем. Зачем слова сводятся к корням? Вероятно, дело в том, чтобы видеть корни вещей, а не только их поверхностные свойства. Густая концентрация этих словечек, сведенных к старому корню, помечает просто перенастройку взгляда на видение корневой реальности, общей для природы и языка.

В похожем направлении работает перестройка глагола: «сня» в смысле «видя во сне», точнее, «порождая нечто в качестве сна». Наконец, «музой сладкою жужжа» легко читается в связи с мухами и пчелами, возящимися в полевых цветах и носящимися над полем, впрочем, как и в предыдущем случае, очевиден и возникающий дополнительный смысл творческой музы, явившейся прямо среди растений и насекомых, а если говорить точно, то не среди, а именно ими и явившейся.

Ну, и ещё один пример семантически мотивированной зауми, сводящейся к возвращению в корневую реальность, бросается в глаза уже с первых двух строк, где в поле выходят «три единства» (видимо, услышанное детским ухом богословское «триединство»), которые поименованы как «Урож, Порож и Рожа» и которые олицетворяют как раз единство природы, человеческого рода, народного языка.

Подытожить эти короткие наблюдения можно вот как. Подобно тому, как не исчезли полностью Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, продолжая вести разговор, как бы приспосабливая своё несуществование к формам актуальных событий и пользуясь ими для компенсации своей смерти, точно так же корни природы, народа и языка, сами по себе не существующие, могут звучать и говорить, только приспосабливаясь к поверхностным явлениям дня сегодняшнего. Речь идет о присутствии несуществующего и даже давно погибшего, подобно «зябнущим трупам» в ночной темноте, которые на деле представляют собой выброшенное старое тряпье, пользуясь формами которого, мыслят в поле мертвые люди.

«Даже мыслить боюсь… » – говорит в финале Юрий Долгорукий. В технических приемах организации речи в «Славе» как раз и происходит мышление об этих вещах – не только о присутствии, но и воздействии несуществующего и тем не менее живого.

«Слава»

Вышли в поле три единства:
Урож, Порож и Рожа.
Море злачное вскипело,
Музой сладкою жужжа.
Щуря высохшие щеки,
Гладя песь волнами пят,
Спящий Юрий Долгорукий
Длинным руслом тек в ручье.
Деревянными корнями
Был сплетен его остов
И читалось в желтых травах
Тины дна качанье слов:

- Благодатная Урож! Высокая Порож! Златая Рожа!

В даль Андрей Боголюбский
Пел анапестом дивным.
Цвел боярышник шапкой
На большой голове.
Рыг и рык, топ и еб,
Конский гав на дорогах,
Солнца мерк меж колосьев,
Сня, как персть пустоты:

- Как грозы бодры и озера пахучи,
Но молнии глубь как чеченский кинжал…
Земля - Божий кубик и звезды падучи,
Но полного тления я избежал!

И снова сошлись черно-синие тучи.
Со дна Долгорукий ответ им держал.

- Мы хвалим Спасение за дум возвращение,
Но думы, как луны, ущербны и тут.
И в ритмах дыхания и сердцебиенья
Цезуры холодного ветра растут.
Булатом батыры былины шевелят,
Но в конских ноздрях колыхание мглы.
И темные лица не звезды отбелят,
А Страх и Безумье, Вражда и Хулы.
Как ночь необъятна для зябнущих трупов,
Что в поле, как рваные тряпки, не спят.
Никто не предложит им шляп и тулупов
И звездные годы им мозг тяготят.
Союз нерушимый суглинков голодных
Сплотила навеки великая Русь!
Да сбудется воля погибших народов,
Которую я даже мыслить боюсь…