Исключение места читать ~3 мин.

Замысел выставки можно сравнить с попыткой составить карту некоего лабиринта. Лабиринт – это место проявления непространственного, особая символическая зона, в которой происходит пробуждение сознания. Здесь всякая деталь, не теряя осязаемости, становится символической. Требуется зафиксировать хронику движения и остановок в этом лабиринте. Координаты каждой точки в нём могут быть определены, только исходя из целого, которое ещё только предстоит очертить. Фрагменты подобного лабиринта, его узлы и повороты как бы выхватываются лучом света. Все же в этом проступании образов есть своя логика…

Что же подразумевается под «исключением места»? Исключение можно понимать как отказ, стирание, удаление, выведение за пределы. Повседневность места приостанавливается. Место мы понимаем уже как точку кристаллизации смыслов, поэтому события, представленные здесь, сложно локализовать, они лишены адреса.

Вспоминается и второе значение слова исключение: неправильное функционирование, нарушение правила. Это важно, поскольку под местом мы понимаем единственное, уникальное место зарождения и мерцания смысла.

Основной вопрос состоит в том, возможно ли повторить подобные события и вторично «набрести» на такие места? Другими словами – доступны ли они воспоминанию и поддаются ли передаче? На эти вопросы и пытается ответить художник.

Если работы Ривки Беларевой воспринимать как хроники, отчеты, стенограммы, тогда возникает вопрос: что же они документируют, о чем сообщают? Это «спиритические» стенограммы. Будто бы духи оставляют здесь свои снимки, царапины, следы. Как будто бы параллельный мир коснулся холста, оставил на нём свои пометы (кляксы, пятна, линии), фигуры своего языка. Или вспышка озарила сегмент другого мира. Или его черты проступили на холсте, как на фотографии.

Живописные работы Ривки заставляют говорить о новом символизме. Но это не оккультная эмблематика или fantasy. Это возвращение языка к его исконной форме – заклинанию и сюжета к его истоку – магической метаморфозе. Лучше все же говорить здесь о символе в его изначальном значении соединения расколотого целого в древнем ритуале друзей и посвященных, узнающих друг друга, составляя две половины разбитого черепка. Подобно этому образы повседневности на холстах Ривки опознают своих таинственных двойников, встречают собственные скрытые смыслы.

Какова, например, роль человеческих фигур в этих работах? Возможно, это «внутренние» наблюдатели, которые необходимы каждому миру. Они совмещают безучастность с включенностью. Может быть, эти фигуры суть некие знаки, иероглифы, которыми набрано сообщение магического мира. Не будем забывать, что и человека мы застаем здесь в процессе метаморфозы. Он превращается в растение, животное, окаменелость, графический символ. Человек здесь уже перестал быть завершенным существом, заключенным в собственных границах. Он уже захвачен процессом трансмутации. Можно было бы, прибегая к образам, близким автору этих работ, назвать этого человека «лесным», то есть находящимся в пограничной зоне перехода из одного мира в другой.

Мир, который открывает Ривка, это завороженный, заколдованный мир. Он погружен в магическое сновидение, но это не беспамятство обморока, а активность осознанного сновидения.

Точки этого мира отсечены от собственных координат. Пространство в обыденном смысле слова здесь исчезает, вместилища повседневности (дома, сады, города) теряют свои очертания. Места преображаются: в них оказывается заключено больше, чем они могут вместить. Пространство становится живым, дышащим.

События, составляющие сюжет картин Ривки, не занимают места и не заполняют времени. Это события смысла, протекание которых может длиться мгновения, а может – века. Атлас таких перемещений и карта этих событий не имеют масштаба. Задача художника – наметить обстановку подобных событий и возвести декорации, в которых они происходят.

Особенностью того мира, который создает Ривка, является особая плотность, отсутствие пустоты. Художник как будто снова возвращается к необходимости эфира, связывающего тела и частицы, материальное и духовное, к тому, что алхимики называли пятым элементом, quinta essentia. Он придавал миру связность, и, видимо, в художественном мире это понятие, отвергнутое современной физикой, имеет смысл. Невидимый, неощутимый, но реальный пятый элемент здесь становится зримым.

Ульрих Штальмайер